EDC
![](http://static.diary.ru/userdir/9/0/0/7/900709/83333097.jpg)
![](http://static.diary.ru/userdir/9/0/0/7/900709/83333097.jpg)
Оливер задумчиво вертит в пальцах тисненое золотыми буквами удостоверение и читает по слогам про себя: "О-ли-вер Ву-л...Ву...н...Ву..." Опорой ему служит крепкий дубовый стол, на который он опирается раскрытой пятерней, застыв в полу-приседе. Ноги в мягких серых брюках ноют, кажется надо их размять, но сначала... "Ву...Вуд." Короткий вздох облегчения, ободряющий кивок головой самому себе, и он садится на стул, который сам мягко пододвигается под его колени. Щелчок пальцев и металлический чайник выпархивает из раковины, уже чистый и полный горячего кофе. "Вуд, Вуд, Вуд" закрепляет в памяти Оливер, шурша газетными листами "Пророка." Стыдно признать, но в большинстве своем его внимание привлекают колдопортреты, а не чужеземно выглядящие буквы и знаки. Оливер разглядывает волшебные портреты незнакомых лиц с неподдельным интересом: вот женщина с победной улыбкой принимает какой-то кубок одной рукой, а второй прижимает к боку метлу, еще в ее руке букет белых роз. Оливер подносит газету к самым глазам, тщетно пытаясь высмотреть название модели на рукояти метлы. Зеленая спортивная мантия с бронзовыми нашивками также не вызывает никаких ассоциаций и Вуд скользит взглядом дальше, осматривает движущихся в ровном строю людей на фоне замка, утопленного в зелени ползущих по стенам плетей ивы. Место казалось немного знакомым: "Дежавю" проскользывает в голове и Оливер провожает эту мысль с интересом. Светлые карие глаза сужаются, изучая маски на лицах марширующих в темных плащах. На следующей странице красуется портрет очкарика за прутьями решетки, в его лихорадочно блестящих глазах Оливер читает ненависть ко всему живому, и ему становится не по себе. Мужчина вдруг хватается обеими руками за железные прутья и беззвучно открывает рот, обнажая сколотые зубы, по мимике грязного лица понятно что он кричит в голос. Чем дальше Оливер листает, тем меньше интереса чувствует и "Пророк" отправляется в зажженный камин, повинуясь кивку головы, и взметая стопу возмущенных искр.
Вуд потягивается и глотает кофе, управляя струей прямо из левитирующего над его головой чайника. За окном цветут огромные кусты белой сирени, которые мирно покачиваются в силу тяжести благоухающих гроздей, но к ним Оливер сидит спиной и не видит.
***
Маркус наколдовал эти кусты по памяти: в поместьи Флинтов было темно, тепло и уютно, но сад всегда радовал глаз цветениями которые на удивление гармонировали с мрачноватыми статуями и склепами семейных династий разбросанных по необъятной территории. Мальчиком, под такими же кустами сирени, Маркус играл в волшебные шахматы с мамой, крал у задремавшего отца остатки огневиски, и впервые поцеловался - дочка приезжих одноклассников родителей сама затащила Маркуса в эти кусты и ткнулась в его сжатые тогда губы своими, широко распахнув зеленые глаза. Однажды, осторожно вылавливая очередное воспоминание для Оливера, Маркус думал об этих кустах, и допустил частичные обрывки этих картинок, тщательно проверенных, к думосбору. Глубоко внутри ему хотелось чтобы Оливер увидел эту часть его прошлого, чтобы он спросил об этом, чтобы он знал. Просто чтобы знал. Но видно что-то пошло не так и Оливер ни разу не спросил ни про Маркуса облизывающего грани стакана с обжигающим пойлом, ни про плюющегося и убегающего от девчонки десятилетнего мальчишки. Возможно, отрывки воспоминаний были слишком короткими, но на большее Флинт не решался и просто наколдовал кусты сирени, будто в упрек самому себе. Может он и был знатоком чуть ли ни всего тома темной магии и проклятий, да и зельеваром он оказался отменным, не взирая на "Тролля" которого, скрипя зубами, ему в школе выдал Снейп, но навыками особенной магии, как управление снами и тем более, воспоминаниями, он не блистал, также как и магией бытовой. Но особо его не это огорчало, Оливер Вуд ею владел отменно.
Глаза Флинта вернулись в прежнее положение - под густые черные брови, виски неприятно гудели. Всё же надо бы улучшить формулу следящего заклинания, раз он чуть ли не каждый день применял его чтобы увидеть чем там занимается Вуд в его отсутствие. Вцелом, Маркусу не надо было больше за ним пристально наблюдать, Гриффиндорец и сам был способен о себе позаботиться, как никак, два года прошло с Битвы и Оливер был взрослым мужиком двадцати-семи лет. Это Маркус знал точно, потому что ему самому недавно исполнилось двадцать восемь и вот он, двадцативосьмилетний, подглядывал за Вудом без стеснения, из своего кабинета в Министерстве Магии. Флинт вздохнул и начал заниматься кипой бумажек на своей столе, но его сознание уплывало туда, к Оливеру в их кухне и к этой его дурацкой привычке хлебать кофе прямо из чайника.
На самом деле, в груди Маркуса что-то екало каждый раз, когда Вуд колдовал. И даже сейчас, спустя два года как он стер все живое из памяти Гриффиндорца, спустя два долгих года, в которых фигурировал его обман, и его собственная память съедала его заживо, он продолжал смотреть. Смотреть на него. На Вуда. Как ни крути, чистота крови давала о себе знать - Вуд на пол-пути через поместье мог забыть своё собственное имя, пытался руками поймать прыгающих по саду ядовитых детенышей докси, что в силу своего сохранившегося атлетицизма получалось довольно часто - Флинта уже достало варить ему противоядие. И все же магия просто так не исчезает. Род Вудов мог поспорить чистокровностью с самими Малфоями. С чего взялось предвзятие что "светлые" волшебники не поддерживали так же ревностно чистоту крови, как "темные" - Флинту было не ясно. Понятное дело, что в близком округе его семьи и его самого, не было магглов, сквибов, и того пуще, грязнокровок, но это не означало, что причиной тому был факультет бывшего Слизеренца или даже служба у Темного Лорда. Подавляющее большинство "светлых" чистокровных волшебников вращались в одинаковых кругах с чистокровными выпускниками "Змеиного" факультета, да и на Хогвартсе мир клином не сошелся. Думстранг, например, вообще по традиции не принимал грязнокровок, не смотря на то, что половина бравого северного заведения сражалась на "светлой" стороне в свое время.
Насколько было известно Маркусу, в роду Вудов были исключительно чистокровные волшебники, так же как и в его собственном. Честно сказать, Маркус очень гордился этим и предпочитал не думать о теоретичиских сценариях в которых Вуд стал бы после стирания памяти сквибом или лишился бы магии насовсем. Он не решался ответить честно на собственный вопрос: "А остался ли бы ты с ним, будь он по сути магглом?" не потому что не знал ответа, больше потому что ответ его пугал.
К его счастью, а потом и несчастью, магия начала прорываться как только Вуд открыл глаза в доме у Маркуса, лежа на его же постели. Первыми словами оказались “Акцио, вода.” Вот так просто, голый под тяжелым одеялом, полу-обугленный, с поломанными ребрами и синюшным лицом да еще и в беспамятстве, он жадно пил воду из левитирующего над ним кувшина. Вуд тогда на Вуда даже не был похож: должно быть испепеляющее заклятие лизнуло его по спине, кожа на спине была сожжена, волосы на затылке тоже. От него несло костеростом, паленым, рвотой и болезнью, и Марку на какой-то момент самому становилось тошно на него смотреть но этого он никогда никому не расскажет. Иногда он жалел, жалел что сам не сдох в той битве, жалел что украл это покалеченное тело и думал, что быть может, было бы лучше если они вдвоем бы умерли в Битве и не пришлось бы видеть как этот загибается, жалкий, тощий, совсем не похожий на Вуда, которого Маркус помнил и... любил? Любил ли он Оливера тогда, Маркус не знал. То есть, да, конечно, он думал об этом придурке днями и ночами, гадал, жив он или нет, фантазировал о нем, но вдруг все это было наваждением? Больной фантазией войны вокруг них, и Оливер просто был самым искренне ярким воспоминанием с Хогвартса.
"Марк, я хочу" и "да, аххх ты, ты, давай, я почти... " постоянно всплывало в воспоминаниях, стоило адреналину битв утихнуть, вытесняя студенящие кровь, крики боли и ужаса его жертв. Иногда Флинт тянулся в штаны и дрочил на воспоминания об Оливере, дрочил, представляя как Вуд пошло раздвигал перед ним задницу руками с веселым "ну? хочешь меня?" Дрочил неистово на одну единственную колдографию Вуда, которую нашел во время одного из обысков дома какого-то мертвого аврора и его семейки. Тот наверное был фанатом Пушек, в его доме висели разнообразные атрибуты команды: перчатки загонщика с кривым автографом, раритетная бита охотника и кипы журналов и газет со статьями и интервью. Маркусу стало противно от такого всевопящего фанатизма. У него самого не было времени больше предаваться хобби, летать в свое удовольствие и... сердце дрогнуло и забилось часто-часто, он чувствовал как к ушам прилила кровь стыда и знакомое лицо на ламинированной колдокарточке расплылось в ухмылке. Вуд сидел верхом на метле напротив колец и запротестовал когда Марк, словно гнусный воришка, повертел головой и смял фото в карман мантии.
Иногда ему казалось, что эти воспоминания он сам себе выдумал, так далеко и недоступно был виновник этих фантазий. Обычно Флинт кончал прямо на пол с глухим рыком и представлялся ему член гриффиндорца.
Без палочки, невербально, он командовал свечами в комнате, открывал большое окно, пил еще больше воды и похоже шел на поправку. "Как на собаке заживает" - восхищенно думал Флинт, глядя на голое тело бывшего квиддичного соперника.
Чистота крови ценилась даже больше золотых галлеонов, как показал пример Нотта после войны. Семья Теодора распалась и разорилась еще до Битвы - его отец заложил все семейные ценности и взял непреложный обет перед Лордом, доказывая свою лояльность и веру в планы безносого ублюдка разнести весь магический мир на куски. Мать Нотта бежала в Америку под покровом ночи с хорошей долей семейных реликвий, еще до того как Тео поступил в Хогвартс, и Рэндалл Нотт ей это простил. Он слишком любил свою надменную, избалованную Изабеллу и не мог допустить мести со стороны соратников, найди они на это время. Рэндалл еще не знал тогда, почему жена так рьяно выступала против войны и зачем оберегала мальчишку Тео от подслушивания собраний Пожирателей в их доме: она была самой темной ведьмой, из которых Нотт когда-либо встречал. Ни одна женщина так не покоряла его своей дерзкостью, жестокостью, и чувством собственного превосходства перед миром. Изабелла была из рода Испанских завоевателей и пиратов, про подвиги её дедов ходили легенды. Именно ее предок изобрел вечный навигатор и самый первый в Европе начал эксперементировать с артифатктами измененного времени и пространства. Возможно это его магические корни помогли Тео стать изобретателем маховика времени в будующем. На могильную плиту "жены" Нотт навел портрет совсем молоденькой "Иззи," как ласково её называл Рэндалл в свое время, и она улыбалась совсем девичьей, коварной улыбкой от которой Марка перекашивало каждый раз, когда отец и мать брали его с собой огромный особняк Нотта. Маркус не любил появляться в гостях у сопляка Тео и куда подавнее бы оставался дома, гоняя эльфов, но огромное квиддичное поле и коллекция самых эксклюзивных метел заставляла Флинта забыть о своих неприязнях. Он, как и Нотт старший, с детства был помешан на спорте.
Затянувшаяся на года магическая война сумела истощить даже такое весомое состояние, каким владел богатейший в магическом мире Англии Нотт. К тому года как война подошла к кульминации, Рэндалл Нотт был предан, кроваво запытан и убит в собственном доме, лишая Нотта младшего состояния, и в последствии отрекошетившего от бездвижного отца тела, проклятия Пожирателя, рассудка. Грязного, больного и повидимому, спятившего, Теодора Нотта нашли спустя несколько лет после войны в Румынии и отправили в Святой Мунго. Несмотря на то что ему нечем было платить, его лечили лучшие колкомедики всего мира. В конце концов, от бессилия, его отправили в Перу, где шаманы древней магии и знатоки рун проводили ритуалы, несовместимые с нравами современного Английского общества. Через год Нотт вернулся в Англию и его прогноз улучшался с каждым днем, пока он не оправился совсем, не считая несгибающейся больше правой ноги. Тяжелая черная трость на которую опирался Тео даже прибавляла ему некой солидности, какой когда-то бессовестно пользовался Люциус.